Неточные совпадения
Квартальный. Да так:
привезли его поутру мертвецки. Вот уже два ушата
воды вылили, до сих пор не протрезвился.
— Одного
привез,
водой отлил, — проговорил ездивший за ним помещик, подходя к Свияжскому. — Ничего, годится.
«Кошмар», — подумал он, опираясь рукою о стену, нащупывая ногою ступени лестницы. Пришлось снова зажечь спичку. Рискуя упасть, он сбежал с лестницы, очутился в той комнате, куда сначала
привел его Захарий, подошел к столу и жадно выпил стакан противно теплой
воды.
Клим не поверил. Но когда горели дома на окраине города и Томилин
привел Клима смотреть на пожар, мальчик повторил свой вопрос. В густой толпе зрителей никто не хотел качать
воду, полицейские выхватывали из толпы за шиворот людей, бедно одетых, и кулаками гнали их к машинам.
Вот тогда и поставил он тоже этот микроскоп, тоже
привез с собой, и повелел всей дворне одному за другим подходить, как мужскому, так и женскому полу, и смотреть, и тоже показывали блоху и вошь, и конец иголки, и волосок, и каплю
воды.
Они, желая выведать о причине нашего прихода, спросили: не
привезли ли мы потерпевших кораблекрушение японцев, потом: не надо ли нам провизии и
воды — две причины, которые японцы только и считали достаточными для иноземцев, чтоб являться к ним, и то в последнее время.
«Нет, постой, ваше высокоблагородие, я цыгана
приведу», — сказал он после тщетных усилий остановить
воду.
Впрочем, если заговоришь вот хоть с этим американским кэптеном, в синей куртке, который наступает на вас с сжатыми кулаками, с стиснутыми зубами и с зверским взглядом своих глаз, цвета морской
воды, он сейчас разожмет кулаки и начнет говорить, разумеется, о том, откуда идет, куда, чем торгует, что выгоднее,
привозить или вывозить и т. п.
В сумерки мы простились с хозяевами и с музыкой воротились домой. Вслед за нами приехали чиновники узнать, довольны ли мы, и
привезли гостинцы. Какое наказание с этими гостинцами! побросать ящики в
воду неловко: японцы увидят, скажут, что пренебрегаем подарками, беречь — места нет. Для большой рыбы также сделаны ящики, для конфект особо, для сладкого хлеба опять особо. Я сберег несколько миньятюрных подставок; если довезу, то увидите образчик терпения и в то же время мелочности.
Даже и ту
воду, которая следовала на корвет, они
привезли сначала к нам на фрегат, сказать, что
привезли, а потом уже на корвет, который стоит сажен на сто пятьдесят ближе к городу.
Подходя к перевозу, мы остановились посмотреть прелюбопытную машину, которая качала из бассейна
воду вверх на террасы для орошения полей. Это — длинная, движущаяся на своей оси лестница, ступеньки которой загребали
воду и тащили вверх. Машину
приводила в движение корова, ходя по вороту кругом. Здесь, как в Японии, говядину не едят: недостало бы мест для пастбищ; скота держат столько, сколько нужно для работы, от этого и коровы не избавлены от ярма.
Сегодня
привезли нам десятка два рыб, четыре бочонка
воды, да старик вынул из-за пазухи сверток бумаги с сушеными трепангами (род морских слизняков с шишками).
Не знаю, отчего Гвальтьери,
приводя эти противоположности, тут же кстати не упомянул, что за обедом у них запивают кушанья, как сказано выше, горячей
водой, а у нас холодной.
Он
привел нас к серой, нависшей над
водой скале и указал на зеленый, бывший рядом с ней холм и тропинку в кустах.
Он не спал всю ночь и, как это случается со многими и многими, читающими Евангелие, в первый раз, читая, понимал во всем их значении слова, много раз читанные и незамеченные. Как губка
воду, он впитывал в себя то нужное, важное и радостное, что открывалось ему в этой книге. И всё, что он читал, казалось ему знакомо, казалось, подтверждало,
приводило в сознание то, что он знал уже давно, прежде, но не сознавал вполне и не верил. Теперь же он сознавал и верил.
— Вечор на Лалетинские
воды привезли Ляховского замертво…
Правда, прошло уже четыре года с тех пор, как старик
привез в этот дом из губернского города восемнадцатилетнюю девочку, робкую, застенчивую, тоненькую, худенькую, задумчивую и грустную, и с тех пор много утекло
воды.
Утром мы сразу почувствовали, что Сихотэ-Алинь отделил нас от моря: термометр на рассвете показывал — 20°С. Здесь мы расстались с Сунцаем. Дальше мы могли идти сами; течение
воды в реке должно было
привести нас к Бикину. Тем не менее Дерсу обстоятельно расспросил его о дороге.
Ущелье, по которому мы шли, было длинное и извилистое. Справа и слева к нему подходили другие такие же ущелья. Из них с шумом бежала
вода. Распадок [Местное название узкой долины.] становился шире и постепенно превращался в долину. Здесь на деревьях были старые затески, они
привели нас на тропинку. Гольд шел впереди и все время внимательно смотрел под ноги. Порой он нагибался к земле и разбирал листву руками.
В 25 км от Сихотэ-Алиня Нанца сливается с рекой Бейцой, текущей с севера. Отсюда собственно и начинается Кулумбе, которая должна была
привести нас к Иману.
Вода в реке стала уже замерзать, появились широкие забереги.
Паначев работал молча: он по-прежнему шел впереди, а мы плелись за ним сзади. Теперь уже было все равно. Исправить ошибку нельзя, и оставалось только одно: идти по течению
воды до тех пор, пока она не
приведет нас к реке Улахе. На большом привале я еще раз проверил запасы продовольствия. Выяснилось, что сухарей хватит только на сегодняшний ужин, поэтому я посоветовал сократить дневную выдачу.
Вышел из 2–го курса, поехал в поместье, распорядился, победив сопротивление опекуна, заслужив анафему от братьев и достигнув того, что мужья запретили его сестрам произносить его имя; потом скитался по России разными манерами: и сухим путем, и
водою, и тем и другою по обыкновенному и по необыкновенному, — например, и пешком, и на расшивах, и на косных лодках, имел много приключений, которые все сам устраивал себе; между прочим, отвез двух человек в казанский, пятерых — в московский университет, — это были его стипендиаты, а в Петербург, где сам хотел жить, не
привез никого, и потому никто из нас не знал, что у него не 400, а 3 000 р. дохода.
В субботу, перед всенощной, кто-то
привел меня в кухню; там было темно и тихо. Помню плотно прикрытые двери в сени и в комнаты, а за окнами серую муть осеннего вечера, шорох дождя. Перед черным челом печи на широкой скамье сидел сердитый, непохожий на себя Цыганок; дедушка, стоя в углу у лохани, выбирал из ведра с
водою длинные прутья, мерял их, складывая один с другим, и со свистом размахивал ими по воздуху. Бабушка, стоя где-то в темноте, громко нюхала табак и ворчала...
Меня это смущало, но по существу мы изменить ничего не могли и должны были следовать за
водой, которая (мы знали это наверно) должна была
привести нас на реку Хунгари.
— Уж этот уцелеет… Повесить его мало… Теперь у него с Ермошкой-кабатчиком такая дружба завелась —
водой не разольешь. Рука руку моет… А что на Фотьянке делается: совсем сбесился народ. С Балчуговского все на Фотьянку кинулись… Смута такая пошла, что не слушай, теплая хороминка. И этот Кишкин тут впутался, и Ястребов наезжал раза три… Живым мясом хотят разорвать Кедровскую-то дачу. Гляжу я на них и дивлюсь про себя: вот до чего
привел Господь дожить. Не глядели бы глаза.
Вернувшись с Самосадки, Аглаида
привезла с собой и свою старую тоску, которая заполоняла ее скитские мысли, как почвенная
вода.
С Вольфом я составил план моего лечения в Иркутске, Поеду на Туркинские
воды, буду пить и купаться, только не в горячей, а в пристуженной серной
воде, потом ноги купать в железной ванне. План составлен, остается
привести в исполнение… К Басаргину напишу, когда соберу деньги Щепину-Ростовскому...
Отец мой очень любил всякие
воды, особенно ключевые; а я не мог без восхищения видеть даже бегущей по улицам
воды, и потому великолепные парашинские родники, которых было больше двадцати,
привели меня в восторг.
Назад проехали они лучше, потому что
воды в ночь много убыло; они
привезли с собой петые пасхи, куличи, крутые яйца и четверговую соль.
— Долго-с; и все одним измором его, врага этакого, брал, потому что он другого ничего не боится: вначале я и до тысячи поклонов ударял и дня по четыре ничего не вкушал и
воды не пил, а потом он понял, что ему со мною спорить не ровно, и оробел, и слаб стал: чуть увидит, что я горшочек пищи своей за окно выброшу и берусь за четки, чтобы поклоны считать, он уже понимает, что я не шучу и опять простираюсь на подвиг, и убежит. Ужасно ведь, как он боится, чтобы человека к отраде упования не
привести.
Александров
привел Зиночку в деревянный барак, где публика вешала свои пальто на крючки, где продавались бутерброды, чай и ланинские шипучие
воды и где давали коньки напрокат.
— Читай, малый, читай, годится! Умишко у тебя будто есть; жаль — старших не уважаешь, со всеми зуб за зуб, ты думаешь — это озорство куда тебя
приведет? Это, малый,
приведет тебя не куда иначе, как в арестантские роты. Книги — читай, однако помни — книга книгой, а своим мозгом двигай! Вон у хлыстов был наставник Данило, так он дошел до мысли, что-де ни старые, ни новые книги не нужны, собрал их в куль да — в
воду! Да… Это, конечно, тоже — глупость! Вот и Алексаша, песья голова, мутит…
— Чего будет? Никакой дела нет,
вода не
привёз — как это? Надо работать!
В том месте сотни небольших островков, и маневры катера по изливам свободной
воды привели нас к спокойному круглому заливу, стесненному высоко раскинувшимся лиственным навесом.
Измученная девушка не могла больше вынести: она вдруг зарыдала и в страшном истерическом припадке упала на диван. Мать испугалась, кричала: «Люди, девка,
воды, капель, за доктором, за доктором!» Истерический припадок был упорен, доктор не ехал, второй гонец, посланный за ним,
привез тот же ответ: «Велено-де сказать, что немножко-де повременить надо, на очень, дескать, трудных родах».
Часа через три он возвратился с сильной головной болью, приметно расстроенный и утомленный, спросил мятной
воды и примочил голову одеколоном; одеколон и мятная
вода привели немного в порядок его мысли, и он один, лежа на диване, то морщился, то чуть не хохотал, — у него в голове шла репетиция всего виденного, от передней начальника губернии, где он очень приятно провел несколько минут с жандармом, двумя купцами первой гильдии и двумя лакеями, которые здоровались и прощались со всеми входящими и выходящими весьма оригинальными приветствиями, говоря: «С прошедшим праздничком», причем они, как гордые британцы, протягивали руку, ту руку, которая имела счастие ежедневно подсаживать генерала в карету, — до гостиной губернского предводителя, в которой почтенный представитель блестящего NN-ского дворянства уверял, что нельзя нигде так научиться гражданской форме, как в военной службе, что она дает человеку главное; конечно, имея главное, остальное приобрести ничего не значит; потом он признался Бельтову, что он истинный патриот, строит у себя в деревне каменную церковь и терпеть не может эдаких дворян, которые, вместо того чтоб служить в кавалерии и заниматься устройством имения, играют в карты, держат француженок и ездят в Париж, — все это вместе должно было представить нечто вроде колкости Бельтову.
Шуваловский парк
привел нас в немой восторг. Настоящие деревья, настоящая трава, настоящая
вода, настоящее небо, наконец… Мы обошли все аллеи, полюбовались видом с Парнаса, отыскали несколько совсем глухих, нетронутых уголков и еще раз пришли в восторг. Над нашими головами ласково и строго шумели ели и сосны, мы могли ходить по зеленой траве, и невольно являлось то невинное чувство, которое заставляет выпущенного в поле теленка брыкаться.
Приезжая из города домой, Брагин всем
привозил подарки, особенно Нюше, которая ходила все лето как в
воду опущенная. Девушка тосковала об Алешке Пазухине; отец это видел и старался утешить ее по-своему.
— А вот что, родимый. Сосед наш, убогий помещик, один сын у матери. Ономнясь боярин зазвал его к себе пображничать: что ж, батюшка?.. для своей потехи зашил его в медвежью шкуру, да и ну травить собакою! И, слышь ты, они, и барин и собака, так остервенились, что насилу
водой разлили.
Привезли его, сердечного, еле жива, а бедная-то барыня уж вопила, вопила!.. Легко ль! неделю головы не приподымал!
Приведите их в таинственную сень и прохладу дремучего леса, на равнину необозримой степи, покрытой тучною, высокою травою; поставьте их в тихую, жаркую летнюю ночь на берег реки, сверкающей в тишине ночного мрака, или на берег сонного озера, обросшего камышами; окружите их благовонием цветов и трав, прохладным дыханием
вод и лесов, неумолкающими голосами ночных птиц и насекомых, всею жизнию творения: для них тут нет красот природы, они не поймут ничего!
Из всего этого не следует заключать, что только в местах, мною исчисленных, должна клевать рыба. Где есть
вода, там она может плавать, следственно, и брать на удочку. Рыба пользуется этой свободой, и нередко клев ее бывает так прихотлив, что
приводит в недоумение опытного рыбака.
Вид пруда и мельницы, стук ее снастей, шум падающей
воды —
приводят в тихое и сладкое волнение душу старого рыбака.
— Пеструшка так нежна, что летом и пяти минут не проживет в ведре с холодною
водою; покуда удишь, можно сохранить ее живою в кружке, но домой всегда приносишь или
привозишь ее снулою, хотя бы место уженья было в самом близком расстоянии: от того она много теряет своего деликатного, единственно ей только свойственного вкуса.
Она знает, что это действительно так, и должна смириться; иначе над ней исполнят угрозу — прибьют, запрут, оставят на покаянии, на хлебе и
воде, лишат света дневного, испытают все домашние исправительные средства доброго старого времени и приведут-таки к покорности.
Радость, когда я
привел таких гостей, была неописуема. Я дал пять рублей, хозяйка квартиры подала нам «смирновки», а другим сивухи. По законам ночлежки водку обязаны покупать у хозяйки — это ее главный доход. Водка, конечно, всегда разбавлена
водой, а за «смирновку» в запечатанном виде платилось вдвое.
Я скакал в город и
привозил Маше книги, газеты, конфекты, цветы, я вместе со Степаном ловил рыбу, по целым часам бродя по шею в холодной
воде под дождем, чтобы поймать налима и разнообразить наш стол; я униженно просил мужиков не шуметь, поил их водкой, подкупал, давал им разные обещания. И сколько я еще делал глупостей!
Тот поехал. Елпидифор Мартыныч пошел к княгине и начал ее спиртом и холодной
водой приводить в чувство.
— Молодцевато плывут! — полюбовался Савоська, следя глазами за удалявшейся лодкой. — Все наши камешки… Уж на
воде лучше их нет, а на берегу не
приведи истинный Христос.
Горная текучая
вода, разносившая кругом жизнь и движение,
приводила Николая Матвеича в какое-то сладостное умиление.
Привезут, бывало, их, окоченевших от сильного мороза, вывалят в большое корыто с
водой, и мраморные, темно-зеленые, пузатые налимы оттают понемногу, начнут плескаться, пошевеливая мягкими своими хвостами, опушенными мягкими перьями.